Неточные совпадения
— Простите меня, ради Христа, атаманы-молодцы! — говорил он, кланяясь миру в
ноги, —
оставляю я мою дурость на веки вечные, и сам вам тоё мою дурость с рук на руки сдам! только не наругайтесь вы над нею, ради Христа, а проводите честь честью к стрельцам в слободу!
— Должно дома, — сказал мужик, переступая босыми
ногами и
оставляя по пыли ясный след ступни с пятью пальцами. — Должно дома, — повторил он, видимо желая разговориться. — Вчера гости еще приехали. Гостей — страсть…. Чего ты? — Он обернулся к кричавшему ему что-то от телеги парню. — И то! Даве тут проехали все верхами жнею смотреть. Теперь должно дома. А вы чьи будете?..
Утренняя роса еще оставалась внизу на густом подседе травы, и Сергей Иванович, чтобы не мочить
ноги, попросил довезти себя по лугу в кабриолете до того ракитового куста, у которого брались окуни. Как ни жалко было Константину Левину мять свою траву, он въехал в луг. Высокая трава мягко обвивалась около колес и
ног лошади,
оставляя свои семена на мокрых спицах и ступицах.
Стреляясь при обыкновенных условиях, он мог целить мне в
ногу, легко меня ранить и удовлетворить таким образом свою месть, не отягощая слишком своей совести; но теперь он должен был выстрелить на воздух, или сделаться убийцей, или, наконец,
оставить свой подлый замысел и подвергнуться одинаковой со мною опасности.
Когда Карл Иваныч
оставил меня и я, приподнявшись на постели, стал натягивать чулки на свои маленькие
ноги, слезы немного унялись, но мрачные мысли о выдуманном сне не
оставляли меня.
Иленька молчал и, стараясь вырваться, кидал
ногами в разные стороны. Одним из таких отчаянных движений он ударил каблуком по глазу Сережу так больно, что Сережа тотчас же
оставил его
ноги, схватился за глаз, из которого потекли невольные слезы, и из всех сил толкнул Иленьку. Иленька, не будучи более поддерживаем нами, как что-то безжизненное, грохнулся на землю и от слез мог только выговорить...
Последняя смелость и решительность
оставили меня в то время, когда Карл Иваныч и Володя подносили свои подарки, и застенчивость моя дошла до последних пределов: я чувствовал, как кровь от сердца беспрестанно приливала мне в голову, как одна краска на лице сменялась другою и как на лбу и на носу выступали крупные капли пота. Уши горели, по всему телу я чувствовал дрожь и испарину, переминался с
ноги на
ногу и не трогался с места.
Не помня, как
оставила дом, Ассоль бежала уже к морю, подхваченная неодолимым ветром события; на первом углу она остановилась почти без сил; ее
ноги подкашивались, дыхание срывалось и гасло, сознание держалось на волоске. Вне себя от страха потерять волю, она топнула
ногой и оправилась. Временами то крыша, то забор скрывали от нее алые паруса; тогда, боясь, не исчезли ли они, как простой призрак, она торопилась миновать мучительное препятствие и, снова увидев корабль, останавливалась облегченно вздохнуть.
Случалось, что петлей якорной цепи его сшибало с
ног, ударяя о палубу, что не придержанный у кнека [Кнек (кнехт) — чугунная или деревянная тумба, кнехты могут быть расположены по парно для закрепления швартовых — канатов, которыми судно крепится к причалу.] канат вырывался из рук, сдирая с ладоней кожу, что ветер бил его по лицу мокрым углом паруса с вшитым в него железным кольцом, и, короче сказать, вся работа являлась пыткой, требующей пристального внимания, но, как ни тяжело он дышал, с трудом разгибая спину, улыбка презрения не
оставляла его лица.
Он вдрогнул: «Фу черт, да это чуть ли не мышь! — подумал он, — это я телятину
оставил на столе…» Ему ужасно не хотелось раскрываться, вставать, мерзнуть, но вдруг опять что-то неприятное шоркнуло ему по
ноге; он сорвал с себя одеяло и зажег свечу.
Я приехал в Казань, опустошенную и погорелую. По улицам, наместо домов, лежали груды углей и торчали закоптелые стены без крыш и окон. Таков был след, оставленный Пугачевым! Меня привезли в крепость, уцелевшую посереди сгоревшего города. Гусары сдали меня караульному офицеру. Он велел кликнуть кузнеца. Надели мне на
ноги цепь и заковали ее наглухо. Потом отвели меня в тюрьму и
оставили одного в тесной и темной конурке, с одними голыми стенами и с окошечком, загороженным железною решеткою.
И,
оставив Клима, она побежала к роялю, а Нехаева, небрежно кивнув головою, подобрала тоненькие
ноги и прикрыла их подолом платья. Клим принял это как приглашение сесть рядом с нею.
И убежала,
оставив в дверях свалившуюся с
ноги туфлю.
Освещая стол, лампа
оставляла комнату в сумраке, наполненном дымом табака; у стены, вытянув и неестественно перекрутив длинные
ноги, сидел Поярков, он, как всегда, низко нагнулся, глядя в пол, рядом — Алексей Гогин и человек в поддевке и смазных сапогах, похожий на извозчика; вспыхнувшая в углу спичка осветила курчавую бороду Дунаева. Клим сосчитал головы, — семнадцать.
—
Оставь, кажется, кто-то пришел, — услышал он сухой шепот матери; чьи-то
ноги тяжело шаркнули по полу, брякнула знакомым звуком медная дверца кафельной печки, и снова установилась тишина, подстрекая вслушаться в нее. Шепот матери удивил Клима, она никому не говорила ты, кроме отца, а отец вчера уехал на лесопильный завод. Мальчик осторожно подвинулся к дверям столовой, навстречу ему вздохнули тихие, усталые слова...
— Послушать бы, чего он там говорит, — предложил Денисов, грузно вставая на
ноги, и осторожно вышел из комнаты,
оставив за собой ворчливую жалобу...
—
Оставь! — крикнула Алина, топнув
ногой. — Они исцарапаются щепками!
— Не могу: я у князя Тюменева обедаю; там будут все Горюновы и она, она… Лиденька, — прибавил он шепотом. — Что это вы
оставили князя? Какой веселый дом! На какую
ногу поставлен! А дача! Утонула в цветах! Галерею пристроили, gothique. [в готическом стиле (фр.).] Летом, говорят, будут танцы, живые картины. Вы будете бывать?
Она легла в постель, почти машинально, как будто не понимая, что делает. Василиса раздела ее, обложила теплыми салфетками, вытерла ей руки и
ноги спиртом и, наконец, заставила проглотить рюмку теплого вина. Доктор велел ее не беспокоить,
оставить спать и потом дать лекарство, которое прописал.
Но у него оказался излишек от взятой из дома суммы. Крестясь поминутно, он вышел из церкви и прошел в слободу, где
оставил и излишек, и пришел домой «веселыми
ногами», с легким румянцем на щеках и на носу.
— Покойник.
Оставим. Вы знаете, что не вполне верующий человек во все эти чудеса всегда наиболее склонен к предрассудкам… Но я лучше буду про букет: как я его донес — не понимаю. Мне раза три дорогой хотелось бросить его на снег и растоптать
ногой.
Она страшна людям; большие животные бегут от нее; а ей самой страшен цыпленок: он, завидев стоножку, бежит к ней, начинает клевать и съедает всю,
оставляя одни
ноги.
Когда мы предложили
оставлять стулья на берегу, в доме губернатора, его превосходительство — и руками и
ногами против этого.
«Ах ты, Боже мой! ведь сказали, что не сядем, не умеем, и платья у нас не так сшиты, и тяжело нам сидеть на пятках…» — «Да вы сядьте хоть не на пятки, просто, только протяните
ноги куда-нибудь в сторону…» — «Не
оставить ли их на фрегате?» — ворчали у нас и наконец рассердились.
— Да, тут вышла серьезная история… Отец, пожалуй бы, и ничего, но мать — и слышать ничего не хочет о примирении. Я пробовал было замолвить словечко; куда, старуха на меня так поднялась, что даже
ногами затопала. Ну, я и
оставил. Пусть сами мирятся… Из-за чего только люди кровь себе портят, не понимаю и не понимаю. Мать не скоро своротишь: уж если что поставит себе — кончено, не сдвинешь. Она ведь тогда прокляла Надю… Это какой-то фанатизм!.. Вообще старики изменились: отец в лучшую сторону, мать — в худшую.
И хозяева Ильи, и сам Илья, и даже многие из городских сострадательных людей, из купцов и купчих преимущественно, пробовали не раз одевать Лизавету приличнее, чем в одной рубашке, а к зиме всегда надевали на нее тулуп, а
ноги обували в сапоги; но она обыкновенно, давая все надеть на себя беспрекословно, уходила и где-нибудь, преимущественно на соборной церковной паперти, непременно снимала с себя все, ей пожертвованное, — платок ли, юбку ли, тулуп, сапоги, — все
оставляла на месте и уходила босая и в одной рубашке по-прежнему.
Тогда обрубали только нижние ветки его,
оставляя проход в виде ворот; у лежащего на земле колодника обивали сучки, чтобы мулы не попортили
ног и не накололись брюхом.
Через четверть часа мы уже сидели на дощанике Сучка. (Собак мы
оставили в избе под надзором кучера Иегудиила.) Нам не очень было ловко, но охотники народ неразборчивый. У тупого, заднего конца стоял Сучок и «пихался»; мы с Владимиром сидели на перекладине лодки; Ермолай поместился спереди, у самого носа. Несмотря на паклю, вода скоро появилась у нас под
ногами. К счастью, погода была тихая, и пруд словно заснул.
Прошло несколько мгновений… Она притихла, подняла голову, вскочила, оглянулась и всплеснула руками; хотела было бежать за ним, но
ноги у ней подкосились — она упала на колени… Я не выдержал и бросился к ней; но едва успела она вглядеться в меня, как откуда взялись силы — она с слабым криком поднялась и исчезла за деревьями,
оставив разбросанные цветы на земле.
Дело это было мне знакомое: я уже в Вятке поставил на
ноги неофициальную часть «Ведомостей» и поместил в нее раз статейку, за которую чуть не попал в беду мой преемник. Описывая празднество на «Великой реке», я сказал, что баранину, приносимую на жертву Николаю Хлыновскому, в стары годы раздавали бедным, а нынче продают. Архиерей разгневался, и губернатор насилу уговорил его
оставить дело.
Около того времени, как тверская кузина уехала в Корчеву, умерла бабушка Ника, матери он лишился в первом детстве. В их доме была суета, и Зонненберг, которому нечего было делать, тоже хлопотал и представлял, что сбит с
ног; он привел Ника с утра к нам и просил его на весь день
оставить у нас. Ник был грустен, испуган; вероятно, он любил бабушку. Он так поэтически вспомнил ее потом...
И, обиженный неблагодарностью своего друга, он нюхал с гневом табак и бросал Макбету в нос, что оставалось на пальцах, после чего тот чихал, ужасно неловко лапой снимал с глаз табак, попавший в нос, и, с полным негодованием
оставляя залавок, царапал дверь; Бакай ему отворял ее со словами «мерзавец!» и давал ему
ногой толчок. Тут обыкновенно возвращались мальчики, и он принимался ковырять масло.
Единственный наследник, которому поминаемый
оставил большое наследство, сидел на почетном месте, против духовенства, и усердно подливал «святым отцам» и водку и вино, и сам тоже притопывал, согревая
ноги.
На песке, около самой воды, лежали оба лося и в предсмертных судорогах двигали еще
ногами. Один из них подымал голову. Крылов выстрелил в него и тем положил конец его мучениям. Когда я подошел к животным, жизнь
оставила их. Это были две самки; одна постарше, другая — молодая. Удачная охота на лосей принудила нас остановиться на бивак раньше времени.
— Верите ли вы, — вдруг обратилась капитанша к князю, — верите ли вы, что этот бесстыдный человек не пощадил моих сиротских детей! Всё ограбил, всё перетаскал, всё продал и заложил, ничего не
оставил. Что я с твоими заемными письмами делать буду, хитрый и бессовестный ты человек? Отвечай, хитрец, отвечай мне, ненасытное сердце: чем, чем я накормлю моих сиротских детей? Вот появляется пьяный и на
ногах не стоит… Чем прогневала я господа бога, гнусный и безобразный хитрец, отвечай?
Варвара Павловна тотчас, с покорностью ребенка, подошла к ней и присела на небольшой табурет у ее
ног. Марья Дмитриевна позвала ее для того, чтобы
оставить, хотя на мгновенье, свою дочь наедине с Паншиным: она все еще втайне надеялась, что она опомнится. Кроме того, ей в голову пришла мысль, которую ей непременно захотелось тотчас высказать.
— Надо его своим судом, кривого черта!.. А становой что поделает?.. Поджег, а руки-ноги не
оставил. Удавить его мало, вот это какое дело!..
—
Оставь, мамынька… — сухо заметил Кожин, а потом у него дрогнуло лицо, и он снопом повалился матери в
ноги. — Родимая, прости!
Жаль, что не застал Дьякова. Он был в округе. Кроме того, что хотел с ним проститься, хотел поговорить о моей исторической
ноге.
Оставил ему записку прощательную, резкую!..
— Позвольте.
Оставьте ей ребенка: девочка еще мала; ей ничего очень дурного не могут сделать. Это вы уж так увлекаетесь. Подождите полгода, год, и вам отдадут дитя с руками и с
ногами. А так что же будет: дойдет ведь до того, что очень может быть худо.
Но Боря не мог
оставить. У него была несчастная особенность!: опьянение не действовало ему ни на
ноги, ни на язык но приводило его в мрачное, обидчивое настроение и толкало на ссоры. А Платонов давно уже раздражал его своим небрежно-искренним, уверенным и серьезным тоном, так мало подходящим к отдельному кабинету публичного дома Но еще больше сердило Собашникова то кажущееся равнодушие, с которым репортер пропускал его злые вставки в разговор.
Вслед за этой сценой все обратились к моей матери и хотя не кланялись в
ноги, как моему отцу, но просили ее, настоящую хозяйку в доме, не
оставить их своим расположением и ласкою.
Вот шагом потянулись в гору экипажи с дамами, тяжело переваливаясь с кочки на кочку и
оставляя на траве измятый светло-зеленый след; под
ногами лошадей хлюпает и шипит вода.
— А следует ли
оставлять узника боса и сира? — продолжал Перегоренский, указывая на свои
ноги, которые действительно лишены были всякой обуви.
"Любезный Филоверитов, — говорит он мне, — у такого-то господина NN нос очень длинен; это нарушает симметрию администрации, а потому нельзя ли, carissimo… [дражайший (итал.).]"И я лечу исполнить приказание моего начальника, я впиваюсь когтями и зубами в ненавистного ему субъекта и до тех пор не
оставляю его, пока жертва не падает к моим
ногам, изгрызенная и бездыханная.
Но, сообразив, что лучше теперь
оставить ее одну, несмотря на всё ее исступление, чем потом
оставить без помощи, он, не слушая ее стонов, ни гневливых восклицаний и надеясь на свои
ноги, пустился сломя голову с лестницы.
— Кто ж сказал об этом Юлии Матвеевне? — спросила она, проворно вставая и
оставляя свою постоянную работу — вязание мужу шерстяных носков, которых он, будучи весь день на
ногах, изнашивал великое множество.
— Тащить дурака за
ноги! — закричал царь, — окатить его водой, только чур жива
оставить!
Прислугу тоже, ради экономии, распустила,
оставив при себе только старую, едва таскающую
ноги ключницу Афимьюшку да одноглазую солдатку Марковну, которая готовила кушанье и стирала белье.
Очень неприятно видеть большие иконы для иконостасов и алтарных дверей, когда они стоят у стены без лица, рук и
ног, — только одни ризы или латы и коротенькие рубашечки архангелов. От этих пестро расписанных досок веет мертвым; того, что должно оживить их, нет, но кажется, что оно уже было и чудесно исчезло,
оставив только свои тяжелые ризы.